VoyForums
[ Show ]
Support VoyForums
[ Shrink ]
VoyForums Announcement: Programming and providing support for this service has been a labor of love since 1997. We are one of the few services online who values our users' privacy, and have never sold your information. We have even fought hard to defend your privacy in legal cases; however, we've done it with almost no financial support -- paying out of pocket to continue providing the service. Due to the issues imposed on us by advertisers, we also stopped hosting most ads on the forums many years ago. We hope you appreciate our efforts.

Show your support by donating any amount. (Note: We are still technically a for-profit company, so your contribution is not tax-deductible.) PayPal Acct: Feedback:

Donate to VoyForums (PayPal):

[ Login ] [ Contact Forum Admin ] [ Main index ] [ Post a new message ] [ Search | Check update time | Archives: 1, 2, [3], 4 ]

[ Next Thread | Previous Thread | Next Message | Previous Message ]

Date Posted: 04:39:38 09/11/09 Fri
Author: V.Glushchenko
Subject: Fasolya, a Bicycle. Joanna’s Page 8. Door 1.

Yulia Ivanova
Fasolya, a Bicycle. Joanna’s Page 8. Door 1.

It’s the autumn of 1945. We go into the first form ‘b’. Only few pupils have briefcases, but others go to the school with cloth and tarpaulin bags. In those bags they have a lot of things: cartridge cases or even real cartridges, trophy mouthorgan, clockwork frogs and slices of sunflower and poppy seed oilcakes – the best delicacy of our childhood.
I and Luska get under the school desk by turn in order to thumb a huge and solid piece of oilcake that has just been exchanged for my drawing album.
The teacher of singing Fasolya (perhaps, this nickname originated from music notes ‘fa, sol, la or because her hair arranged over her forehead looked like a bean) accompany on her guitar. There is no piano at the school? And a guitar, though it is considered as a vulgar instrument, but it is easier than an accordion, with which Fasolya can’t cope because she survived Leningrad’s blockade and became very week.
I was not a resident of Leningrad and imagined the blockade as something like a heavy concrete slab that was carried by bent Fasolya.
They say that now Fasolya is a little out of her mind. During all her leisure she makes pretty dolls and figures of birds and beasts of many-coloured rags and cuttings, but she makes them not for sale (they say that if Fasolya would do so she would live in clover). It would be understood by everybody. And everybody would understand that if she gave her beasts to children. Everything would be understandable if she sold them for profit or gave of charge out of her kindness. But Fasolya was neither kind, nor selfish; she was out of her mind, and it was crystal-clear.
Twice a week she gave a recital at her home. She put on a black low-cut narrow dress and high-heeled shoes, carefully combed her hair, lit candles on her old piano and played Chopin, Tchaikovsky, Beethoven and Mozart. Those adults who happened to listen to her said that she played wonderfully, though she never invited adults to those concerts of hers. She invited only us, children, though it was obvious that neither Beethoven, nor Haydn attracted first formers but those beasts which were given to everyone by Fasolya after her concerts.
She even didn’t conceal that she broke her back over the toys to attract us to her place.
“They want to learn to love and understand serious music” Fasolya used to say, “and such a wish is worthy of reward. I’m sure the day will come when they refuse these trifles and say, ‘Dear Antonina Stepanovna.’”
But that day never came; nobody wanted to refuse getting those beasts because for every hare one could get a box of coloured pencils, several glasses of sunflower seeds or whirl on merry-go-round until one felt sick.
In two or three evenings I would surrender once and for all. I would be counting hours from one concert to another, though still laughing up my sleeve at Fasolya. My hidden passion for her concerts would seem to me as something shamefully absurd, and I would try as much as I can to conceal it from boys in order not to be laughed at. And later for a very long time I would associate music with her and only with her. Even on radio I would be listening to only those familiar compositions that she played to us.
Perhaps, she was really a wonderful pianist.
And perhaps, not only I was addicted to her concerts.
But nobody would ever confess it. We would be still taking away her mice and hares in our pockets. And Fasolya would think...
I would never find out that she thought about all of that. Many years ago Fasolya soon disappear. A distant relative of hers will be found, and when we returned to the school after summer holidays, a new teacher of singing would come to us with an accordion.
Fasolya would sell the piano to Alla’s mather, and all of us would learn to play it...
***

A BICYCLE
The girl’s name was Manya. She was unnaturally white-skinned and gaunt like a potato sprout. She seemed to be very week, but we knew already that it was a delusive impression. Manya fought in a horrible way; even boys didn’t fight like that. We were explained that Manya spent two years in a German concentration camp where children had to fight for every crumb of bread in order to survive. Therefore, she had grown such as she was; she suffered traumatic events, and we should understand it and treat Manya in a special way.
Manya had an oddity: she never smiled. Such was a girl, this Manya. When everybody played and make marry she could suddenly go away. And in classes she could write and count but suddenly become silent, and nothing could help her; the only thing remained for teachers not to pay attention to her.
According to her age, it was time for Manya to go into the third form, and we were glad that she studied at the class ‘a’ but not at our ‘b’ because she fought.
In a May fine day of 1946 on the anniversary of the Victory Day Manya’s patrons brought her a bicycle for a present. The whole plant had the patronage over Manya. Once an article in a town newspaper was inserted where it was said that she forgot how to smile, that she endured so much in fascist captivity and that Manya’s mother became an invalid for the rest of her life and was in hospital. Since that time patrons appeared.
In the middle of the schoolyard Manya stood, seizing the bike’s handlebar and saddle, kept silence and gaze around with a wild look. She’d better say ‘thank you’. What a bike! It was real bike, a wonder of wanders that glittered in the May sun with all its details. It had a bell, a bag for wrenches and headlight; it was fantastic!
I was even afraid to breathe, squeezing the elbow of Luska who stood by me. Luska’s face was twisted with envy. Taking away her arm, she stole up to patrons with small fox steps and, looking into their eyes, hummed,
“Uncle, may we ride?”
The faces of the boys, crowding around, showed the same mute and desperate request. The patrons, two boys with fashionably curled hairs, looked at one another in embarrassment.
“OK, what’s wrong with it? Of course, Manya will allow you. Manya, would you allow children to go for a ride?
It was hopeless to count of it! Manya kept silence but her face spoke more significantly than any words, nobody will try even to touch her bike!
Making sure that nobody dared to try, Manya dragged the bicycle outside the gate, looking around and heavily breathing, like a beast dragging its prey. The patrons lift their hand in embarrassment and hurried away in this difficult pedagogic situation.
“Let’s make it hot for her!” Luska said through clenched teeth.
But our conscious boys didn’t support Luska.
“Forget her. She has hard fate, forget her...”
But less conscious girls squealed, “You are a niggard, you are a niggard.”
During a few days we would be gloatingly watching Manya’s ineffective attempts to control her bicycle. The bike would kick and through her away as a restive horse, and tall and odd Manya in bruises and scratches would again and again climb on it and again fall to the ground with a crisp sound because her body was bony.
The boys were first who lost their patience. They catch caught, dirty and dazed Manya out of a ditch full of melt water, repaired the bent handlebar, seated her on the bike and began to instruct her how to ride.
Manya would stick in the saddle, straight as a ramrod, as Don Quixote on his Rosinante, and loud, breathless and merry boys around her, looking like Sancho sword-bearers, would ride it on a road supporting her bicycle from all sides and not allowing her to fall.
“Don’t sit like a soldered one, turn pedals! Don’t hold on the handlebar; it’s you who must hold it. This way, this way; turn, turn, a dull girl...”
A few days later, many years ago, June would come, and I would run into Manya’s bicycle on an already dried road. She would ride by herself, loudly ringing with the bell, and behind her on the trunk one of the boys from the form ‘a’ would sit, dangling his legs.
I would show my tongue to Manya, and she would drive past me, sparkling with unseeing eyes and teeth in her infant first smile.

[ Next Thread | Previous Thread | Next Message | Previous Message ]

Replies:

[> Текст по-русски. Фасоля, Велосипед. Страница Иоанны 8 Дверь1 -- Семен, 13:49:25 09/28/09 Mon

Фасоля, Велосипед. Страница Иоанны 8 Дверь1
Юлия Иоаннова
Осень сорок пятого. Наш первый "Б". Латаный, штопаный, перелицованный, с холщовыми и брезентовыми сумками (редко у кого портфельчик), а в сумках чего только нет! Гильза от патронов, а то и настоящие патроны, трофейные губные гармошки, заводные лягушки, куски подсолнечного и макового жмыха - лучшего лакомства нашего детства.

Я и Люська по очереди лезем под парту мусолить огромный, твердый как камень кусище, выменянный только что на мой альбом для рисования. Учительница пения Фасоля (то ли от Фа-соль-ля, то ли оттого, что волосы надо лбом она укладывает тугой белесой фасолиной) аккомпанирует на гитаре. Пианино в школе нет, а гитара хоть и считается мещанским инструментом, зато гораздо легче баяна, с которым Фасоля не справляется, потому что она перенесла блокаду и очень ослабела.

Я не ленинградка и представляю себе блокаду чем-то вроде непосильно тяжелой бетонной плиты, которую согнувшись несет на себе наша Фасоля.

Говорят, что теперь Фасоля немного не в себе. Все свободное время она мастерит из разноцветных лоскутов и обрезков меха забавные куколки, фигурки птиц и зверей, но не на продажу ( говорят, что тогда бы Фасоля могла как сыр в масле кататься). Это бы все поняли. И все бы поняли, если б она просто дарила ребятам зверюшек. Продавала - для выгоды, дарила - из-за доброты. Всё было бы понятно. Но Фасоля не была ни доброй, ни корыстной, она была не в себе - это было ясней ясного.

Дважды в неделю она устраивала у себя дома сольный концерт. Надевала черное узкое платье с глубоким вырезом, туфли на высоких каблуках, тщательно причесывалась, зажигала на стареньком пианино свечи и по два-три часа играла Шопена, Чайковского, Бетховена, Моцарта... Те взрослые, кому случайно удалось ее послушать, говорили, что играет она замечательно, однако взрослых она никогда не приглашала на эти концерты. Только нас, ребят, хотя, понятно, что уж, конечно, не Бетховен и Гайдн привлекали первоклашек, а эти самые зверюшки, которые Фасоля дарила каждому после концерта.

Она даже не скрывала, что потому и гнется ночами над игрушками, чтобы заманить нас к себе.

"Они хотят научиться любить и понимать серьезную музыку, - говорила Фасоля. - А такое желание достойно вознаграждения. Я уверена, - наступит день, когда они откажутся от этих безделушек и скажут:

"Дорогая Антонина Степановна... "

Но такой день всё не наступал - кому была охота отказываться от "фасолят", когда за каждого зайца можно было получить коробку цветных карандашей, несколько стаканов семечек или кататься в парке на карусели, пока не затошнит?

- Мы белые снежиночки,

Спустилися сюда,

Летим мы как пушиночки,

Холодные всегда, - тянет класс под аккомпанемент фасолиной гитары. Мы с Люськой по очереди мусолим под партой жмых.

- Синегина, я всё вижу. Ну-ка, иди сюда. И ты, Новикова. Сейчас я отстучу мелодию. Т-сс, слушают все...

Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук...

- Ну, Синегина?

Молчу, изображая интенсивную работу мысли. Люська, страдальчески морщась, просится в туалет. Класс хохочет.

- Тс-с... Ладно, Новикова, иди. Ну, Синегина?

- "Катюша", - наобум говорю я.

Ужасно хочется отпроситься вслед за Люськой, но это, разумеется, нереально.

- Ничего похожего на "Катюшу". Кто угадал?

- "Где ж вы, очи карие"? "Варяг"? - галдит класс.

- При чем тут "Варяг"? Да вы послушайте...

Тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук...

Мы молчим.

- "Николай, давай закурим", - вдруг изрекает с задней парты второгодник Седых Валька.

- В чем дело, Седых?

- Спички есть, бумаги купим, - не унимается Валька.

Мы гогочем.

- Прекрати безобразничать, Седых.

- Так то ж вы отстучали, - обиженно басит Валька, - "Николай, давай закурим!"

Класс веселится.

- Ох, ну конечно же... Да перестаньте вы, Валя прав. Верно, есть такие слова на музыку "Барыни". Валя угадал правильно. Я отстучала русский народный танец "Барыня". Молодец, Седых!

Когда Фасоля радуется, то становится какой-то прозрачно-розовой - так бывает, когда ладонь приближаешь к лампе. Смотрит Фасоля на второгодника Вальку и вся светится. А второгодник Валька глядит на нее, а лицо его - эдакий непробиваемый для педагогов кремень - постепенно оживает, расплывается в улыбке до ушей. И, звонко щелкнув по лбу соседа своего Секачева, чтоб кончал смеяться, Валька костяшками пальцев сам что-то барабанит по парте.

- Сед-ы-ых, - благоговейно шепчет Фасоля.- Да это же... Да ты же...

И тоже барабанит нечто, понятное лишь Вальке, Валька отвечает ей.

Опять Фасоля... Мы недоуменно переглядываемся.

Мелодия из "Севильского". Завтра, много лет тому назад, Фасоля сыграет ее снова, уже на своем пианино.

- Вот, ребята, что вчера отстукивали мы с Валей, верно, Валя?

И гордо кивнет второгодник Седых, и впервые я буду слушать Фасолю. Не слышать, а слушать. Потому что обидно: уж если второгодник Седых что-то понимает...

Ухвачусь за звуковую нить и буду распутывать, распутывать, и неожиданно нить пойдет мотаться сама, подчинит, завертит, закружит..

Я еще буду сопротивляться, раздваиваясь между привычно-обыденным "здесь" и ошеломляющим "там", новым "там". "Здесь" - это сижу на стуле нога на ногу, полуботинок навырост покачивается на большом пальце, рядом простуженный Кротов сопит, покашливает, чудачка Фасоля смешно размахивает над клавишами руками и закатывает глаза.

"Там" нет ни грязного полуботинка, ни простуженного Кротова, ни нелепых Фасолиных гримас, ни меня самой. Просто это "там", его никак не назовешь, не объяснишь. Что-то поет, дрожит, ликует, страдает, плачет, взлетает, падает, и это "что-то" - я сама.

Через пару вечеров я окончательно сдамся. Буду считать часы от концерта до концерта, хоть и по-прежнему посмеиваться над Фасолей. Тайная страсть к ее концертам будет представляться мне чем-то постыдно нелепым, я буду из всех сил стараться, чтобы ребята ее не обнаружили и не подняли меня на смех. И потом очень долго, уже когда Фасоля исчезнет, буду связывать музыку с нею и только с нею. Даже по радио слушать лишь то знакомое, что играла нам она.

Наверное, она была действительно замечательной пианисткой.

И, наверное, не одна я "заболела" ее концертами.

Но никто никогда в этом не признается. По-прежнему мы будем уносить в карманах ее мышей и зайцев. И Фасоля будет думать...

Так я никогда не узнаю, что она обо всём этом думала. Скоро, много лет назад, Фасоля исчезнет. Отыщется где-то какой-то там дальний родственник, и когда мы вернемся в школу после каникул, к нам придет новый учитель пения. С баяном.

Пианино Фасоля продаст Алкиной матери, и мы все будем учиться на нем играть. Алкина мать - "Полонез" Огинского, Алка - "Легко на сердце" одной рукой, а я - вальс "Березка" одним пальцем.

- Прилечь на землю хочется,

Но ветерок-злодей

Всё гонит, подгоняет нас,

И мы летим быстрей...

Люська так на урок и не вернулась. В окно вижу её - играет с какой-то девчонкой в "нагонялы". Мучаюсь завистью, ревностью и вгрызаюсь зубами в жмых. Хоть так отомщу, ничегошеньки не оставлю...

***

ВЕЛОСИПЕД




Девочку звали Маней. Была она неестественно белокожей, вытянувшейся в длину, как картофельный росток. Казалось, дунь - закачается, согнётся пополам, но мы уже знали: это впечатление, ох, как обманчиво! Дралась Маня по-страшному, всерьёз, так у нас даже мальчишки не дрались. Нам объяснили, что Маня два года пробыла в немецком концлагере, где, чтобы выжить, детям приходилось сражаться за каждую крошку хлеба. Вот она и получилась такая, это у неё душевная травма, и чтоб мы это понимали и имели к Мане особый подход.

Ещё была у Мани одна странность - она никогда не улыбалась. Даже когда "Волгу-Волгу" показывали, ни разу не улыбнулась. Вообще с середины встала и ушла. Такая она была, Маня. Вдруг ни с того ни с сего, когда игра и всем весело, - возьмёт да уйдёт. И на уроках - то ничего, пишет, считает, а то как замолчит, ничего с ней не сделаешь, учителям остается только не обращать внимания.

По возрасту Мане пора было в третий, а её посадили в первый, и мы радовались, что в "А", а не в наш "Б", потому что лупила.

В майский погожий день сорок шестого, в годовщину Дня Победы, шефы Мани привезли ей в подарок велосипед. Над Маней шефствовал целый завод. Однажды про неё поместили статью в городской газете - что она разучилась улыбаться, что столько пережила в фашистском плену, что ьанина мать осталась на всю жизнь инвалидом и находится в больнице. С тех пор и появились шефы.

Посреди школьного двора стояла Маня, вцепившись одной рукой в руль, другой в сиденье, молчала и дико озиралась. Хоть бы спасибо сказала! Велосипед!.. Настоящий, не какой-то там подростковый - чудо чудное, диво дивное сверкало на майском солнышке всеми своими хромированными деталями. Звонок, кармашек с ключами, фонарик - с ума сойти!

Я даже дышать боялась, стискивая локоть стоящей рядом Льськи. А Люську мою прямо-таки перекосило от зависти. Вырвав руку, она мелкими лисьими шажками подкралась к шефам и, заглядывая им в глаза, промурлыкала:

- Дядечка-а...А нам мо-ожно покататься?

На лицах столпившихся вокруг ребят был тот же немой отчаянный вопрос. Шефы, два паренька с модно подвитыми чубами, растерянно переглянулись.

- В общем-то...Что тут такого? Маня вам разрешит, конечно...А, Мань, дашь ребятам прокатиться?

Даст она, как же! Маня молчала, но лицо её говорило выразительнее всяких слов - пусть-ка кто попробует коснуться её велосипеда!

Убедившись, что желающих пробовать не нашлось, Маня потащила велосипед за ворота. Оглядываясь и угрюмо сопя, - как зверь добычу. Шефы сконфуженно развели руками и поспешили ретироваться в столь трудной педагогической ситуации.

- Вот кабы вместе... - процедила сквозь зубы Люська, - Как бы ей да-ать!

Но сознательные наши ребята Люську не поддержали.

- А ну её! У ней судьба трудная, пусть себе...

- Жадина-говядина! Жадина-говядина! - верещали менее сознательные девчонки.

Несколько дней мы будем со злорадством наблюдать за бесплодными попытками Мани укротить свой велосипед. Он будет брыкаться, сбрасывать её, как норовистый конь, а она, длинная, нелепая, вся в синяках и ссадинах, будет снова и снова карабкаться на него и снова хрустко /ведь одни кости/ шмякаться оземь.

Первыми не выдержат мальчишки. Выудят Маню мокрую, грязную, оглушённую, из наполненной талой водой канавы, выправят погнутый руль, втащат на велосипед и примутся учить кататься.

Маня будет неподвижно торчать в седле, прямо, словно аршин проглотила, словно Дон Кихот на своём Росинанте, а мальчишки вокруг, шумные, запыхавшиеся, весёлые Санчо-оруженосцы, будут катать её по дороге, со всех сторон поддерживая велосипед, не давая упасть.

- Да не сиди ты, как припаянная, педалями верти!.. За руль не держатся, его самой надо держать. Так, так... Да поворачивай ты, тюря!.. Поворачивай...

А ещё через несколько дней, много лет тому назад, наступит июнь, и мне повстречается манин велосипед на уже просохшей дороге. Она будет ехать сама, отчаянно тренькая звонком, а сзади, на багажнике, свесив ноги, будет колыхаться один из "ашников".

Я покажу Мане язык, а она покатит мимо, невидяще блестя глазами и зубами в младенчески-первой своей улыбке.


[ Edit | View ]


[ Contact Forum Admin ]

Forum timezone: GMT-8
VF Version: 3.00b, ConfDB:
Before posting please read our privacy policy.
VoyForums(tm) is a Free Service from Voyager Info-Systems.
Copyright © 1998-2019 Voyager Info-Systems. All Rights Reserved.