[ Show ]
Support VoyForums
[ Shrink ]
VoyForums Announcement:
Programming and providing support for this service has been a labor
of love since 1997. We are one of the few services online who values our users'
privacy, and have never sold your information. We have even fought hard to defend your
privacy in legal cases; however, we've done it with almost no financial support -- paying out of pocket
to continue providing the service. Due to the issues imposed on us by advertisers, we
also stopped hosting most ads on the forums many years ago. We hope you appreciate our efforts.
Show your support by donating any amount. (Note: We are still technically a for-profit company, so your
contribution is not tax-deductible.)
PayPal Acct: 
Feedback: 
Donate to VoyForums (PayPal):
[ Next Thread |
Previous Thread |
Next Message |
Previous Message ]
Date Posted: 05:04:43 10/28/09 Wed
Author: V.Glushchenko
Subject: Talent. Joanna’s Page 11. Door 2
Yulia Ivanova
Talent. Joanna’s Page 11. Door 2
After writing pieces of information and short reports she was charged to write a real essay about builders who were Komsomol members.
The finals are at hand but she goes to a building plot right down from school to her future characters. She wear working clothes blotted with solution and headscarf down to eyebrows, and only the manager of the works know about her task printed on an editorial form. For all others she is an assistant, “Yana, go there; Yana, bring that!” But it is the thing that Yana needs: she runs everywhere, have an eye on everything and learn life of working class.
They work at a height. Yana has got accustomed to it quickly; from there she could see the entire town: their house, the pond, the railway station and the school. Clouds and birds fly at a height, and May air smell poplars; their slightly greenish braches sway quite near.
Later Yana would describe that height and poplars with bird’s nests and deft Valya’s movements. She smacks solution with a trowel, lay a brick, knocks on it, scraps excess solution and again the same. She will also describe her own weariness and her burning hands; on her thumb where the gauntlet was torn she has a callosity because of those bricks and heaps of reddish-brown clay in the yard which will remind her of the summer of 1941, a just dug bomb-shelter and her father who was killed, so that after many years they could build a new block and look at birds and clouds from a height.
“Stop working. It’s lunchtime!”
Lower and already built storeys are at their services: any flat and any room. For lunch they have brown bread per 20 kopecks (Valya doesn’t eat any other sorts), cottage cheese and several bottles of milk. Valya eats hot meals mornings and evenings: cabbage soup and fried potatoes with lard. She comes from a village, and it is their custom to eat cabbage soup cooked in a Russian stove mornings and evenings. The bread is still warm; its crust crunches in the teeth. Half a loaf is gone, what an appetite is here in the height! Her skirt has become too small in her waist.
Valya sits on a windowsill by an open window and eats silently and gravely, collecting bread crumbs on her palm. Later Yana will describe Valya sitting there by an open window in up to that time no man’s, nameless and featureless flat and thinking that her house will soon revive and shine with lights, what kind of people will live here and what kind of furniture, cares, thoughts and dreams they will have...
“Is it milk?” Valya screws up one's face looking at an empty bottle. “At our place milk is much better!”
“Are you bored?
“No, I’m not.”
“If so why did you leave your village?”
“It is boring there, and so I left. There are no young people there, and after I’m 25 years of age nobody will need me.”
It goes without saying that this chat won’t be included in the essay but Valya who will suddenly become famous will soon find a husband for herself. Though he will be a drunkard and not a very good man but Valya will get a registration in the vicinities of Moscow. And Yana will plan to seriously go into the question of why young people run away from their villages but she will never have time for that.
“Something was rotten in the State of Denmark”. She faced problems at every turn, and she hurried to solve and unravel them with all ardour of her 18 years of age.
And here she is in the office of Khan himself because the chief editor asked Sinegina to come in urgently. Yana is worrying because usually it foreshadows bad things.
“Come in, Sinegina. Yura, here is our old Bolshevick. Sit down, Yana.”
Somebody by the name of Yura began to hem and move but Yana looked only at Khan who was a centre of universe at that moment. He had tired and simpleminded face and tired voice and was a kind of workhorse carrying everything on itself and an enthusiast who was able to work 24 hours a day. He also had deft and strong hands. His hand flies up showing her an arm-chair to sit down and at the same time darting over the desk grabbed a receiver like a hawk grabbed its prey. Yana respects and fears of him.
“Khanin is here.”
They are talking about funerals of some Baranov.
Yana can see her yesterday handed essay ‘Valya’s house’ at Khan’s desk. The page is covered with pencil lines. Oh Lord! Yana can’t bear it; she snatches the sheets and leafs through them. Red lightings are flashing before her eyes. Yana puts back the manuscript. She feels bad.
A man by the name of Yura is tired to listen to a prolonled talk about funerals; he gets up from the sofa and turns out to be a not tall and pink faced and very impudent fatty. He stretches out his hand to many-suffered Yana’s manuscript. Yana moves it away in not a very polite way but here Khan finishes his talk. Yana takes away her hand from his desk and a fatty again stretches out his hand and grabs her ‘House’. Khan is not angry; he waves his hand meaning, you can read it.
“Well, Sinegina, how are your finals?”
“I have got A and B marks.”
“And what will you do then? I have heard you are going to hand in an application to a faculty of journalistic, aren’t you?
“I wish I were selected from among other candidates! The competition is very hard!”
“Sinegina, this is what I would like to propose to you. The editorial is going to provide you with all kinds of necessary characteristics, and you are to hand in an application for a correspondence course, it’s easier to get there. And we are appointing you to a position of a literary worker on our staff. Will it suit you?
“Andrey Romanovich!” Yana jumps in her arm-chair squealing with delight.
We are discharging Konkov for hard drinking but you are a non-drinking and reliable person with almost a yearly experience. Maybe, you will soon learn to write essays.
“Is this one written badly?”
“The whole point is that it is well enough for starters. I only omitted some fictional features because we are a newspaper after all...”
“Why have you deleted a butterfly? Forgotten Yura unexpectedly interferes. “The grass flashed, caught fire, and a bushfire butterfly took wing over the waste...” Isn’t it an image? And this boy, a new settler, who measures a room by his own body; he lies down and measures it... it is well enough and funny. Keep a boy.”
“OK, I will keep a boy but the rest is good for nothing. We are a newspaper after all.”
“They will ruin your talent, honey. He doesn’t understand anything.”
“I’m not honey, and it is you who don’t understand anything,” Yana talks back. “He knows what can be done and what can’t.”
“The fatty doesn’t offend. Both are laughing.
“It serves you right, Shirokov.”
“And the arrival of new settlers is beautifully written”, irrepressible Shirokov is running around the room, pulling about Yana’s manuscript; he scratches off a staple, and sheets fly every which way. Not paying attention to it, Shirokov tramples them, “Two or three lines and an image appear, and what will you say of a woman with a sewing machine, boys with an aquarium and cat? Keep a cat, blockhead!”
“Not at any price, Khan is laughing. “The house is not put into service yet but Sinegina writes that peoples live and cats run there. What exactness!”
“It is a dream of the heroine,” Shirikov shouts jumping around the desk, “she dreams, so to say...”
She shouldn’t dream; she is a bricklayer but not Jules Verne. In her reports a character already dreamt of pension increase for pensioners, and we have faced the consequences of it until now.”
“You must cut out these things,” Shirikov becomes more and more excited, “here is the rot.” He takes out his pen and begins to cross out. With indignation Yana pulls out her sheets.
“Don’t do that. It’s none of your business.”
“Because you are talented, “fat Shirokov shouts flushing with excitement, “you are talented and must grow!”
“He deals her this ‘talent’ like a slap. Suddenly Khan with a phone appears between them and says into a receiver,
“Katya, here Shirokov makes a row because of hunger. Cook something for us and make a tea. Yura, keep the receiver and I will say good-bye to Sinegina.”
“He hands the phone to the fatty and with his free hand shows the door to Yana. What a strange hand he has! It is quick-moving, cold and humid - a hand-fish.
“Leave your application at Luda’s office. When you get a school leaving certificate we will complete the formalities.”
“Thank you, I’m really appreciated.”
“OK.”
“Running out of the office Yana will nearly strangle the typist Luda in her arms, and Luda also will catch alight, and all the editorial staff will rejoice, and somebody will go and buy some vodka, and everybody will make several sips from ‘the cup of friendship’, and it will become even merrier. Then Khan will return from lunch, and Yana will write an application. And then Luda will wonder why that writer shouted – it was heard from behind the door.
And it will be cleared up that this Yuri Shirokov is a real writer, and that he and Khan have been friends from the time of studying at an institute. They often go in for fishing to the river of Oka by Shirokov’s car ‘Pobeda’, and in general, Shirokov is well-known. Luda herself read something about the war.
Before Yana has never met true writers, and now she can see the scene at the office from another point of view.
“Because you are talented! Talanted!”
What seemed to be an absurd and eccentric trick from the mouth of some funny fatty now sounds as a blessing.
It’s talent...
Sitting on an armrest of Luda’s armchair and hearing chatter of her typewriter and an argument from behind the office, Yana will attentively listen to mysterious music of this word. It will alluringly and hostilely twinkle on plump Shirokov’s palm like a fantastic moonstone, and her hand being ready to grasp it as well as all others miracles given by that life will stand still in hesitation.
By no means can talent be compared with fastest running, getting a prize for the best wall newspaper or even getting a job in the regional newspaper ‘Plamya’ right after finishing school. What will she do with her talent? What does it promise to her? For example, why can’t she tell about it to Luda and boys as simply as about getting a job?
The meaning and happiness of that life of her was simple living like everybody and being first among equals but a talented person is not like everybody. He is a different one.
She will feel rum. With chatter of her typewriter she will search for symptoms of talent in herself with anxiety as if she found out that she was down with a seldom and unknown illness.
She will remember long winter nights when in darkness Yana-night owl wrote continuances of fairy-tales which she didn’t read to the end; and how later she began to write her own stories, long and short ones; and how she felt her need in listeners, a crowd of boys around her and all those kings, princesses and witches...
And even in that new swift life, which was full of all kinds of works, dreams and tasks, all her new stories kept Yana-awl awake at nights demanding their continuance, embodiment and realization.
And people who for some reason stayed in her memory also kept on living their own lives in her memory. They bothered, teased her and asked her to set them free.
But there were no listeners, no notes and no time. Yana did her duty, i.e. served her people, her Homeland and the Truth and hence God. She has made an oath and her conscience is calm. There are a lot of shortcomings all around but we are Soviet people and hosts who should correct everything and create a new life by themselves, according to how our hearts command us. And Yana’s heart really commanded, burnt and sang. She wrote pieces of information, notes, feuilletons and reports about concrete people and concrete events. She also wrote school compositions on given subjects: ‘Onegin is an unnecessary person, ‘Catherine is a light ray in the land of darkness’.
Everyone can write like that, maybe, a little worse. Yana is praised for her good language, efficiency, laconism, correct world-view and sense of humour. She can write easily and merrily.
Talent – in this word there were loneliness which had no place in swift whirlwind of her life. She endured exhausting one-on-one fights with ghosts who broke loose.
Yana very quickly runs down the stairs with sticky and soiled handrails, and here she is outside already in the street which for some reason bears the name of Mendeleyev. This is the street of her short youth. Her youth began today, many years ago, and it will be finished in nine months. But Yana doesn’t know about it. It is a revision of lessons learnt. Again and again she plays ‘those girls by the name of Yana’; she must play them. What is it, hell, paradise or purgatory, in which she doesn’t believe? Time, place and decoration change and Joanna changes too. But every Joanna is still her ego, and every one of them is a revision. She should repeat them and herself and be repeated.
With exceptional exactness and credibility she plays them: her acts, feelings and thoughts. Maybe, such an actress of genius hasn’t lived in the world yet.
There is no freedom of will. She is an actress-viewer. It’s a funny combination.
Yana is almost 18 years old. Two-storied building with dirtily green walls in stains and spots seems to be a paradisiacal palace. She would like to shout through the world, “I, Joanna Sinegina, will work at ‘Plamya’.
She happens to meet a girl. It is Luska with Slava Kiselev from Polyevaya-street whose father works at the restaurant ‘Metropol’. The wind whirls over Slavka’s forelock oiled with brilliantine like a tornado. He has a crisping jacket made of imitation leather, creaking moccasins on a very thick crepe-rubber and slim-legged trousers. Slavka Kiselev wears ‘trendy’ clothes. He dances in a ‘trendy’ way, and all his clothes are ‘trendy’. Later trendy men will be replaced by hippy, and all their belongings will be ‘hip’. And still later ‘zany’ and ‘tough’ things will come.
Luska has made up her face and looks very beautifully. She wears in a transparent polka-dot cloak with a thin belt and white Czech overshoes. Around her head she has a fiery-red nimbus of hair.
Luska for Yana is a trendy girl but Yana for Luska is a high-minded one. During six years they passed and saluted each other only with careless nods.
But today...
A narrow asphalt path brings them towards each other.
“Hello,” Luska says, “how are you?”
“I’ve got a job in the staff of ‘Plamya’, Yana can’t help boasting.
“Congratulation,” Luska nods absent-mindedly, squinting at Slava with her catlike eyes. Flakes of mascara tremble on her eyelashes. “We are going to the cinema, to ‘The Waterloo Bridge’.”
“Hey, reporter, I’m a friend of yours,” Slava flirts with her but Luska jealously pulls him away.
“Bye-bye, we are late for the cinema.”
Yana runs farther along a shaky and plank pavement by a flowerbed with dry stems of last year’s asters, by a bench under birches with gossiping women and by playing children.
When they returned from an evacuation zone, these women were of the same age with her and their playing children were of the same age with then Yana.
A brown door with rhombuses, an impenetrable door is ahead. Joanna slackens her pace and tries to resist but the door inescapably attracts her like into a black hole behind which there is perdition and everlasting darkness.
“Walk up the loft ladder” she can hear an angelic AG’s voice from an unknown place, and, clutching at its golden ray rope and overcoming pernicious black gravitation reaches the shorter side of the house where a rusty fire escape leads to the loft. She climbs up it trembling, gasping and beating off flakes of icy darkness sticking to her body.
Suddenly before them on a nail hammered in eternity there appears a photo of a boy with smooth hair parted in the middle, with childish half-opened mouth and, by contrast, with penetrating and hard look into the distance, into the goal visible for him only.
(to be continued)
[
Next Thread |
Previous Thread |
Next Message |
Previous Message
]
Replies:
[>
Текст по-русски. Талант. Страница Иоанны 11 Дверь 2 -- Семен, 13:16:22 12/18/09 Fri
Талант. Страница Иоанны 11 Дверь 2
Юлия Иоаннова
После информаций и коротких заметок ей поручен впервые настоящий очерк о комсомольцах-строителях.
Выпускные экзамены на носу, а она прямо из школы - на строительную площадку, к своим будущим героям. Заляпанная раствором спецовка, косыночка до бровей - только прораб знает про отпечатанное на редакционном бланке задание. Для всех прочих она - подручная Яна. Янка. Янка, пойди, Янка, принеси! А ей только того и надо - повсюду бегает, приглядывается, изучает жизнь рабочего класса.
Работают они на высоте, к высоте Яна привыкла быстро - весь городок виден, и дом их, и пруд, и вокзал, и школа. Летают на высоте облака и птицы, майский воздух пахнет тополями - их едва зазеленевшие ветви колышутся от ветра совсем рядом.
Яна опишет потом и высоту, и тополя с птичьими гнёздами, и ловкие валины движения... Шлёп мастерком раствор, приладила кирпич, постучала, скребнула лишнее - и снова шлёп, стук, вжик... И свою усталость опишет, и саднящие руки - там, где драная рукавица, на большом пальце - мозоль от этих кирпичей, и глыбы рыжей глины внизу во дворе, которые ей напомнят лето 41-го, только что вырытое бомбоубежище, отца. Который погиб, чтобы они вот так, спустя много лет, строили новый дом и смотрели с высоты на птиц и облака. Так, или примерно так напишет Яна.
- Кончаем, обед!
Нижние, уже отстроенные этажи к их услугам. Любая квартира, любая комната. На обед у них серый круглый хлеб по двадцать копеек - другого Валя не признаёт, творожные сырки и по бутылке молока. А горячее Валя ест утром и вечером. Щи и жареную с салом картошку. Она приехала из деревни, у них там так положено - щи из русской печи утром и вечером.
Хлеб ещё тёплый, корочка хрустит на зубах. Полбуханки как ни бывало - ну и аппетит здесь на высоте! Юбка на талии уже не сходится.
Валя сидит на подоконнике у открытого окна и молча степенно ест, собирая на ладонь хлебные крошки. Яна потом опишет, как Валя сидит вот так у открытого окна в пока что ничейной, безымянной и безликой квартире и думает, что вот, скоро оживёт, засветится огнями её дом, и что за люди здесь будут жить, какая у них будет мебель, заботы, мысли, мечты...
-Разве ж это молоко? - Валя морщится, разглядывая пустую бутылку, - Можно и не мыть. Вот у нас - молоко!
- Скучаешь?
- Поди нет!..
- А чего уехала?
- Скукотища, вот и уехала. Молодёжи совсем не осталось, а после двадцати пяти - кому я буду нужна?
В очерк "Валин дом" разговор этот, само собой, не войдёт, но вот мужа внезапно прославившаяся Валя вскоре себе отыщетт. Правда, пьяницу, не очень удачного, но в Подмосковье пропишется. А Яна задумает как-нибудь всерьёз заняться вопросом, почему бежит из села молодёжь, но так и не дойдут руки.
"Что-то неладно было в Датском королевстве", проблемы ей попадались на каждом шагу, и она кидалась их разрешать и распутывать со всей горячностью восемнадцати лет.
И вот она в кабинете самого Хана - главный редактор попросил Синегину зайти. Срочно. Яна волнуется - обычно это ничего хорошего не сулит.
- Заходи, Синегина. Вот, Юра, наша старая большевичка. Садись, Яна.
У стены на диване нечто, названное "Юрой", крякнуло, зашевелилось, но Яна смотрела лишь на Хана - центр мироздания на данный момент. Усталое простоватое лицо, усталый голос - эдакая рабочая лошадка, тянущая всё на себе, вышедший из комсомольского возраста энтузиаст, способный работать по двадцать четыре часа в сутки. У него стремительные цепкие руки, рука взлетает, указывая ей на кресло, и тут же, мелькнув над столом, хватает, как ястреб добычу, телефонную трубку. Яна его уважает и боится.
- Ханин слушает.
Речь идёт об организации похорон какого-то Баранова.
Яна видит на столе у Хана свой вчера сданный "Валин дом". Страница исчерчена красными карандашными молниями. О Господи! Яна не выдерживает, хватает, пролистывает. Красные молнии грозно сверкают перед глазами. Яна кладёт рукопись на место. Ей дурно.
Названному "Юрой", видимо, надоело слушать затянувшийся разговор о похоронах, он встаёт с дивана и оказывается невысоким румяным толстячком, к тому же весьма нахальным. Он тянется пухлой детской лапкой 'к многострадальной Яниной рукописи. Яна не слишком вежливо отодвигает её подальше, но тут Хан заканчивает разговор. Яна убирает от его стола руку, а толстяк, напротив, снова протягивает и хватает "Дом". Хан не сердится, машет: - читай, мол.
- Ну что, Синегина, как выпускные?
- Пятёрки, четвёрки...
- А потом? Слыхал, в МГУ на журналистику подаёшь, так?
- Если пройду Андрей Романыч. Конкурс - ужас!
- Вот что, Синегина, у нас к тебе предложение. Редакция тебе даёт всякие там характеристики - рекомендации, а ты подаёшь на заочный - туда легче попасть. И берём тебя в штат на должность литсотрудника. Ну как?
- Андрей Романыч! - Яна, взвизгнув восторженно, подпрыгивает в кресле.
- Конькова мы уходим, сама знаешь за что, - Хан щелкает себя по горлу, - а ты человек непьющий, проверенный, почти с годовым стажем. Глядишь, скоро и очерки научишься писать.
- Плохо, да?
- В том-то и дело, что для начала совсем неплохо. Я только убрал художественные особенности - мы всё же газета...
- Слушай, а чего это ты бабочку вычеркнул? - неожиданно встревает забытый Юра, - "Трава будто вспыхнула, загорелась, и огненно-рыжая бабочка вспорхнула над пустырём..." - Образ? Образ. И этот парень новосёл, что собой измеряет комнату, ложится и измеряет... Ха, совсем неплохо. И смешно. Оставь парня.
- Ладно, парня оставлю, а остальное ни к чему. У нас всё-таки газета.
- Они тебя тут засушат, детка. Он же ничего не понимает.
- Я вам не детка и вы сами ничего не понимаете, - огрызается Яна. - Он знает, что можно, а что нельзя.
Толстяк не обижается. Оба смеются.
- Что, Широков, получил?
- А приезд новосёлов просто лихо написан! - неуёмный Широков перекатывается по кабинету, терзая Янину рукопись, сдирает скрепку, летят во все стороны листки. Широков, не замечая, топает прямо по ним. - Два-три штриха - и образ. И тётка со швейной машинкой, ребята с аквариумом. А кошка! На новой квартире... Как она двигается... Оставь кошку, балда!
- Ни за что, - смеётся Хан, - Дом ещё не сдан в эксплуатацию, а у Синегиной там уже люди живут и кошки бегают. Хороша точность!
- Это же героиня мечтает! - кричит Широков, прыгая вокруг стола, - Меч-та-ет! Грезит, так сказать...
- Нечего грезить. Она каменщица, а не Жюль Верн. Вон у неё в корреспонденции герой уже мечтал, чтоб пенсионерам пенсию повысили, до сих пор расхлёбываем.
- Вот что надо вычёркивать! - всё больше распаляется Широков, - вот где бодяга. - Он вытаскивает ручку и начинает черкать. Яна возмущённо вырывает листки.
- Не надо, мы сами! Какое ваше дело?
- Потому что талант у тебя! – орёт, побагровев, толстый Широков, - Тебе расти надо! Та-лант!..
Он отвешивает ей этот "талант", как оплеуху. И тут между ними вырастает Хан с телефонным аппаратом и говорит в трубку:
- Катя, тут Широков буянит с голодухи, сваргань нам что-нибудь эдакого. И чайку. Юра, подержи, я с Синегиной попрощаюсь.
Он суёт толстяку телефон и освободившейся рукой выпроваживает Яну. Какая у него странная рука! Юркая, холодная и влажная. Рука-рыба.
- Оставь у Люды заявление. Получишь аттестат - оформим.
- Спасибо, я прям не знаю...
- Ладно, ладно.
Вылетев из кабинета, Яна едва не задушит в объятиях машинистку Люду, и Люда тоже придёт в восторг, и вся редакция будет радоваться, и сбегают за водкой, и сделают по нескольку глотков из "чаши дружбы", и станет ещё веселей. Потом вернётся с обеда Хан, у него в кабинете начнётся летучка, а Яна будет писать заявление. И тогда Люда поинтересуется: чего это писатель орал - за дверью было слыхать?
И выяснится, что этот Юрий Широков - настоящий писатель, что они дружат с Ханом ещё с ИФЛИ - был в Москве такой институт. Часто ездят вместе на Оку на рыбалку на широковской "Победе", и вообще он известный, Широков, - Люда сама что-то читала, что-то про войну.
Короче, "Капитан Гвоздев услышал взрыв".
Никогда прежде Яна не встречала настоящих писателей, и уже иными глазами увидит сцену в кабинете.
«Потому что талант у тебя! Та-лант!»..
То, что казалось нелепой эксцентричной выходкой в устах какого-то там чудака-толстяка, теперь прозвучит божественным благословением.
Та-лант...
Сидя на ручке Людкиного кресла, под стрёкот её машинки и перебранки за дверьми кабинета, Яна будет вслушиваться в таинственную музыку этого слова. Оно будет мерцать на пухлой широковской ладошке маняще и враждебно, как фантастический лунный камень, и её рука, уже готовая схватить его, как и все прочие чудеса, подаренные той жизнью, замрёт в нерешительности.
Талант. Это совсем не то, что пробежать быстрей всех, получить приз за лучшую стенгазету или даже сразу после школы устроиться на работу в районное "Пламя". Что с ним делать? Что он ей сулит? Почему, например, она не может рассказать о нём Люде и ребятам так же эапросто, как об устройстве на работу?
Смыслом, счастьем той её жизни было жить, как все. Быть первой среди равных. Талантливый - не такой, как все. Он - другой.
Ей станет не по себе. Под стук машинки она с тревогой будет отыскивать в себе симптомы таланта, будто узнав вдруг, что больна какой-то редкой неведомой болезнью.
Припомнятся долгие зимние ночи, когда Яна-сова сочиняла в темноте продолжение недочитанных сказок. И как затем стала сочинять свои истории, длинные и короткие. И как явилась потребность в слушателях, и толпа ребятни вокруг, и все эти короли, принцессы, ведьмы...
И попавший в Великое Собачье царство щенок Кузя, и приключения воздушного змея.
И "Капитан Гвоздев услышал взрыв". Тоненькая верёвочка-строчка над пугающей бездонной белизной бумажного листа. Белая пропасть и пустота.
И что даже в этой новой стремительной жизни, заполненной до отказа самыми разнообразными делами, мечтами и задачами, всё новые истории-загадки не давали спать по ночам Яне-сове, - требуя продолжения, воплощения и осуществления.
И запомнившиеся ей почему-либо люди тоже продолжали жить в памяти своей самостоятельной жизнью. Допекали, терзали, просились на волю.
Но никаких слушателей, никаких записей. Нет времени. Яна выполняет свой долг - служит народу, Родине, Правде, а, значит, и Богу. Она дала клятву, её совесть спокойна. Вокруг много недостатков, но мы - советские люди, хозяева, и должны сами всё исправлять и строить новую жизнь. Как велит сердце. А сердце Яны и вправду велело, горело и пело.
Информации, заметки, фельетоны, репортажи. Конкретные люди, конкретные события. Писала и школьные сочинения на заданную тему. "Онегин - лишний человек", "Катерина - луч света в тёмном царстве".
Все умеют так писать, может, чуть похуже. Яну хвалят за хороший язык, за оперативность, лаконичность, за правильный взгляд на мир. За чувство юмора. Пишется ей легко и весело.
"Капитан Гвоздев услышал взрыв".
Беспомощное барахтанье на ниточке-фразе над пропастью чистого листа.
Гвоздёва Яна уничтожила, но эти, другие, оказались похитрее. И парень, измеряющий своим ростом комнату, и мальчишки с аквариумом, что уставились друг на друга сквозь волшебную призму подводного мира, и кошка-новосёл, и другие обитатели ещё не сданного в эксплуатацию дома, вычеркнутые по этой причине Ханом, сама невычеркнутая Валя - только Яна знает, откуда они.
Коварные джинны, выпущенные на волю. Как они рвались на бумагу, а когда Яна, наконец, сдалась, в какой сизифов труд превратили прежде безмятежную райскую лёгкость её порхающего над бумагой перышка!
Когда-то бесплотные тени, такие изящные, невесомые, они превратились на бумаге в неуклюжие мёртвые глыбы. И требовали плоти и крови. Требовали воскрешения.
В муках билась она, оживляя их, два дня. Вздрагивали в агонии скомканные, умирающие на полу листы. Истерзанные, исчирканные. Когда ей показалось, что ненавистные жильцы дома, наконец-то, задышали, она их уже люто ненавидела.
А Хан умертвил их одним красным росчерком. Надолго ли?
Талант... В этом слове было одиночество, которому не оставалось места в стремительном водовороте той её жизни. Изнурительные сражения один на один с вырвавшимися на волю джиннами.
В четыре прыжка Яна слетает по узкой редакционной лестнице с липкими захватанными перилами, и вот она уже на .улице, непонятно почему носящей имя Менделеева. Улица её короткой юности. Началась юность сегодня, много лет назад, кончится через десять месяцев, как в песенке "На том же месте, в тот же час". Только Яна ещё ничего об этом не знает. Повторение пройденного. Она вновь и вновь проигрывает "тех Ян", она должна их играть. Это что - ад? Рай? Чистилище, в которое она не верит? Меняется время, место, декорация, меняются Иоанны. Но каждая - всё же "Я", и каждая - повторение. Она должна повторять их, себя и повторяться. Повторяться...
С необычайной точностью и достоверностью она играет их - свои поступки, чувства, мысли. Наверное, не было в мире гениальней актрисы.
Или бездарней? Настоящие актрисы вкладывают в каждую роль свою индивидуальность. Она же может лишь присутствовать.
Никакой свободы воли. Актриса-зритель. Забавный симбиоз.
Яне неполных восемнадцать. Двухэтажное строение с грязнозелёными, в подтёках и трещинах, стенами кажется райским чертогом. Хочется заорать на весь мир: "Я, Иоанна Синегина, буду работать в "Пламени"!" Щербатая дорожка ковром - самолётом несёт её мимо вывески "Продмаг", мимо вывески "Промтовары", мелькают домики в зелёной дымке едва проклюнувшихся листьев, полыхают гераньки в окнах.
- Когда из своей Гаваны отплыл я вда-аль...
Популярная тогда песенка. Серенькое непогожее небо с клочками несущихся вместе с ней туч. Туда, где скатываются к полю последние домишки, где свободно гуляет ветер по свежевскопанным огородам, по ещё мутному от талых вод пруду с чёрным силуэтом ивы и прочерченной вдали кромкой леса.
Навстречу плывёт барышня - Люська под руку со Славкой Киселёвым с Полевой, у которого отец работает в ресторане "Метрополь". Ветер смерчем взмывает над Славкиным лбом набриолиненный чуб, похрустывает курточка из искусственной кожи, поскрипывают мокасины на толстенной микропорке. Брюки дудочкой. Славка Киселёв - стиляга. Он танцует "стилем", и все шмотки у него "стильные". Потом стиляг заменят хиппи и у них будет всё "хипповое". Потом - "прикольное" и "крутое".
Люська невероятно намазана и невероятно красива. Она в прозрачном плаще в горошек, тонко перехваченном в талии, и в белых чешских ботиках. В продмаге за ними драка была. Вокруг головы - огненно-рыжий нимб волос.
Люська для Яны - стиляга, Яна для Люськи - идейная. Шесть лет, обмениваясь небрежным кивком, проходили каждая своей дорогой.
Но сегодня...
Узкая асфальтовая тропинка несёт их навстречу друг другу.
- Приветик, - говорит Люська, - Как жизнь?
- А меня в "Пламя" берут, - не выдерживает Яна, - в штат.
- Поздравляю, - рассеянно кивает Люська, кося ласковым своим кошачьим взглядом на Славку. Хлопья туши трепещут на ресницах. - А мы - в кино. На "Мост Ватерлоо".
- Эй, корреспондент, я с тобой дружу, - заигрывает Славка, но Люська ревниво тащит его прочь.
- Пока, мы опаздываем.
Яна летит дальше. По шаткому дощатому тротуару, мимо ещё голой клумбы с сухими стеблями прошлогодних астр, мимо скамьи под берёзами с судачащими женщинами, мимо играющей в расшибалочку ребятни.
Когда они вернулись из эвакуации, эти женщины были в её нынешнем возрасте. А их играющие в расшибалочку дети - как тогда Яна.
Коричневая дверь с ромбами, Дремучие двери... Иоанна замедляет шаги, пытается сопротивляться, но дверь неотвратимо притягивает, засасывает, как в чёрную дыру, за которой - погибель, тьма вечная.
- Лезь по чердачной лестнице, - слышит она неведомо откуда ангельский голосок АХа и, цепляясь за его золотой лучик-канат, преодолевая гибельное чёрное тяготение, добирается до торца дома, где ведёт на чердак ржавая пожарная лестница. Взбирается по ней, дрожа и задыхаясь, отбиваясь от липнущих к телу хлопьев ледяной тьмы...
Наконец, ей удаётся, подтянувшись, добраться до площадки, но тут из чердачной дверцы просовывается ручища с зелёным, бутылочного стекла, перстнем, хватает за шиворот и свирепая физиономия вернувшейся с вязального кружка контролёрши Клавы нависает над ней, как гильотина.
- Я тебе покажу кино на протырочку!
Яна болтается в ее ручище, как котёнок за шкирку. Вокруг - лишь призрачная рассветная мгла Преддверия и шаткая чердачная площадка.
Но вдруг на вбитом в вечность гвозде проступает перед ними фотография отрока с гладко зачёсанными на косой пробор волосами, детским полуоткрытым ртом и по контрасту пронзительно-жёстким взглядом куда-то мимо, вдаль, в одному ему видимую цель.
Охнув, тётя Клава мгновенно вытянулась стрункой, отпустив Яну, и восторженно гаркнула, как на параде:
- Здравия желаю, товарищ Сталин! Служу Советскому Союзу!
Не дождавшись ответа, щёлкнула ботами «прощай, молодость» и ретировалась за чердачной дверцей.
(продолжение следует)...
[ Edit | View ]
[> [>
супер написали о Сталине -- Кямран, 13:20:58 12/18/09 Fri
супер написали о Сталине
[ Edit | View ]
[> [> [>
Ну спасибо, Кямран! вдохновили на дальнейшие творческие подвиги -- Ю.И., 13:23:06 12/18/09 Fri
>супер написали о Сталине
Ну спасибо, Кямран! Четырежды уважили и вдохновили на дальнейшие творческие подвиги.
Желаю и Вам такого же супер-читателя!
Юлия
[ Edit | View ]
[> [>
Очень понравился слог -- Светлана Багина, 13:25:17 12/18/09 Fri
Очень понравился слог. Чувствуется продуманный авторский стиль. Начало заинтриговало. Жду продолжения. Приглашаю прочитать мой рассказ и критические очерки, позиционарованные как репортажи. С пожеланием творческих успехов.
Светлана Багина.
[ Edit | View ]
[> [> [>
Это не начало. Сначала прочтите "На амбразуру" -- Ю.И., 13:27:16 12/18/09 Fri
Спасибо, Светлана. Это не начало. Начало - все страницы Иоанны, просмотрите их - там о её детстве. И ещё - главы о Сталине (Преддверия).
Завязка в том, что героиня, спасая нового Лидера страны, жертвует собой и попадает в Преддверие между жизнью и смертью. Здесь она как бы заново проживает свою Жизнь. Параллельно в Преддверии готовится Суд над Сталиным с духовно-религиозной точки зрения. Со множеством новых документов.
Короче, сначала прочтите "На амбразуру" и поймёте. Продолжение скоро будет
Ещё раз благодарю за рецензию. Я к Вам обязательно зайду.
Юлия.
[ Edit | View ]
[ Contact Forum Admin ]
Forum timezone: GMT-8
VF Version: 3.00b, ConfDB:
Before posting please read our privacy policy.
VoyForums(tm) is a Free Service from Voyager Info-Systems.
Copyright © 1998-2019 Voyager Info-Systems. All Rights Reserved.
|
|
